Потом думаю: это ловушка.

И тут же понимаю: никакой ловушки. Во-первых, никому не известно, что я знаю, как зовут отца; а во-вторых, с тех пор, как умер Цуру, никому не нужно заманивать меня в ловушки. Мама-сан меня отпустила. Это не ловушка, а карточный фокус, который показывает мне Токио. Какой еще фокус? Что ж, разберемся, шаг за шагом. Я знаю про «Камикадзе», потому что… вот оно. Вспомнил. Несколько недель назад, когда Кошка восстала из мертвых, какой-то тип ошибся номером, позвонил в мою капсулу, думая, что звонит в пиццерию, и заказал эту самую пиццу. Только он не ошибся. Он и есть мой отец.

Все остальное просто. Отец не клиент Акико Като – он ее коллега.

Акико Като – причина того, почему я наблюдал за «Паноптикумом» из кафе «Юпитер».

Кафе «Юпитер» – причина моей встречи с Аи Имадзё.

Аи – причина того, что я познакомился с Сатико Сэра.

Сатико Сэра – причина того, что я в пиццерии «Нерон» готовлю пиццу для своего отца.

Все. Никаких ложных следов, никаких скоропалительных выводов, никакой лжи. Для отца я был минутным развлечением. Потом стал пустым местом. А теперь – постыдная помеха. Я так… глуп. Пицца на вид не менее отвратительна, чем ее рецепт. Я скармливаю ее геенне и смотрю, как оранжевое сияние озаряет черное месиво. Почему «глуп»? Почему не «зол»? С тех самых пор, как я написал Акико Като, отец знал, где меня найти. Морино, Цуру, все остальное… а ведь он мог прогнать меня отсюда еще два месяца назад. Естественно, я расстроился бы, но покорно принял бы свою участь. А сейчас я сам решаю, что произойдет. Не знаю, что сделаю, когда окажусь с ним лицом к лицу, но раз уж Токио подстроил нашу встречу, я с ним увижусь. Открываю окошечко. Томоми и след простыл. Сатико грызет шариковую ручку:

– А если написать, что дикий попугайчик случайно залетел в блендер? Как ты думаешь, в головной конторе поверят?

– Поверят, если очень захотят.

– От тебя столько пользы.

– Давай я доставлю «Камикадзе».

Сатико бросает взгляд на часы:

– Твоя смена заканчивается через две минуты.

– «Паноптикум» по пути в Синдзюку.

– Миякэ, воистину ты – двуногий дар небес.

Дверь «Паноптикума» беспрестанно вращается. Пальмы восседают в бронзовых вазонах. Яркие орхидеи-людоеды не спускают с меня глаз. Девять одинаковых кожаных кресел ждут посетителей. По натертому полу идет на костылях одноногий человек. Пищит резина, клацает металл. За стойкой тот же самый грузный охранник, что выгнал меня отсюда два месяца назад, когда я пытался встретиться с Акико Като. Подхожу. Он зевает:

– Чего тебе, сынок?

– Пицца для господина Цукиямы из «Осуги и Босуги».

– Правда?

Я поднимаю коробку повыше.

– А, ну да, «Гони голод вон – это Нерон». Там ведь нет никакой взрывчатки, правда? Вы, международные террористы, всегда проносите оружие в коробках с пиццей. – Судя по всему, он считает, что это очень остроумно.

– Если хотите, пропустите ее через сканер.

Он машет дубинкой в сторону лифтов:

– Восточный лифт, девятый этаж.

На первый взгляд в приемной «Осуги и Босуги» никого нет. Стол у стены, заваленный папками, растения, гибнущие от нехватки солнца, монитор, на котором светится экранная заставка – сгенерированная компьютером физиономия с постоянно меняющимся выражением: гнев, удивление, зависть, радость, печаль и снова гнев. Единственный коридор упирается в прозрачную стену утра. Постанывает копировальный аппарат. Куда теперь? Из трясины сна выныривает человеческая голова:

– Что?

– Доброе утро. Пицца для господина Цукиямы.

Она с усилием взбирается на следующую ступень сознания, прикладывает к уху телефонную гарнитуру и нажимает какую-то кнопку на столе. Закуривает. Ждет ответа.

– Господин Цукияма, это Момоэ. Разносчик принес пиццу на завтрак. Послать его к вам или вы все еще заняты с клиентом? – Отец что-то отвечает, и она втягивает щеки. – Понятно, господин Цукияма. – Она указывает большим пальцем на коридор и откладывает телефонную гарнитуру. – Иди до конца, потом направо. И постучи, прежде чем войти!

Ковер протерт до дыр, кондиционер страдает одышкой, краску на стенах давно пора обновить. Дверь впереди открывается, и – как нарочно – из нее выходит Акико Като с проволочной корзинкой, полной бадминтонных воланчиков. В ушах раскачиваются серебряные серьги в виде морских ежей. Она замечает, как я кошусь на нее, а я замечаю, как она косится на меня. Иду дальше, напоминая себе, что не делаю ничего противозаконного. В конце коридора едва не сталкиваюсь с женщиной, которая поправляет туфлю. Моя ровесница. Ноги привлекательней, чем у Зиззи Хикару. От нее пахнет духами и вином. Чуть качнувшись, она уходит в ту сторону, откуда я пришел. Передо мной приоткрытая дверь – «Дайсукэ Цукияма, партнер». За ней какой-то мужчина – наверное, мой отец – говорит по телефону. Прислушиваюсь к разговору.

– Знаю, знаю, любимая! Ты преувеличиваешь… ты… просто… любимая… да послушай же! Ты слушаешь? Спасибо. Мне пришлось остаться в офисе на всю ночь, потому что если поручить это дело подчиненным, они все испоганят, и я буду ночевать здесь неделями, разгребая бардак, что мне на фиг не нужно, и клиенту тоже, он просто свалит от нас к адвокатам покруче, и моя премия накроется, и чем мне тогда расплачиваться за вашего долбаного пони, с которого, собственно, вся эта хрень и началась?! Прекрати – прекрати, любимая – да, я знаю, что у всех ее подруг есть пони, но папаши ее подруг – судьи, у которых больше денег, чем в долбаной Швейцарии… По-твоему, мне нравится сидеть здесь всю ночь? По-твоему, мне нравится, когда… Что? Ах вот к чему весь этот разговор! Паранойя наносит ответный удар?! Опять? А ты никогда не задумывалась, любимая… Что? Ты шутишь?! Не может быть. Не верю. Скажи, что ты шутишь. Ах, так. Да уж, лучшей новости с утра не придумаешь. Частный детектив. Ну ты и дурочка! Конечно, частные детективы накопают тебе сколько угодно дерьма. Почему? Потому что им нужны постоянные клиенты! Все, у меня нет сил продолжать этот разговор. – (Хлопает дверца шкафа.) – Мне нужно работать. Компания сама собой не управляет. А если у тебя столько денег, что их не жалко тратить на подобные авантюры, то к чему вся эта спешка с продажей акций, доставшихся нам по наследству от старика? Да, и тебе хорошего дня. Любимая. – Он кладет трубку. – Прыгни с балкона, любимая.

Я набираю в грудь воздуха.

Он узнáет меня…

Он не узнáет меня, и я ему скажу…

Он не узнáет меня, и я ему не скажу…

Стучу. Пауза. Потом бодрое: